, «Атака клонов» из «Звездных войн» или недавний роман Альберта Санчеса Пиньоля «Фунгус».

В отличие от «Уравнения Максвелла», «Суэмы» и «Крабы идут по острову», ставших в какой-то мере классикой мировой фантастики, повесть «Глиняный бог» почти не переводилась на другие языки.

Сюжет незамысловат. Французский молодой химик устраивается на работу в некую закрытую лабораторию в Африке. Через некоторое время он обнаруживает, что здесь в живых организмах успешно заменяют атомы углерода на атомы кремния. Даже в людях. Цель экспериментов – выведение неуязвимых послушных солдат. Руководят опытами ученые, которые начинали этим заниматься еще в фашистской Германии.

Обычно ехидный Роман Арбитман миролюбиво заметил:

— Повесть подпорчена «политикой», однако идея превращения углеродной жизни в кремнийорганическую очень любопытна, да и сюжет закручен крепко («Субъективный словарь фантастики»).

Первая публикация состоялась в альманахе «Мир приключений» в 1963 году. Ответственными редакторами числились Нина Беркова и Аркадий Стругацкий. Как писал последний брату 19 июня 1962 года. «Днепров принес мне в альманах хорошую повесть о кремнийорганических преступлениях. Очень впечатляет. Хотя литературно не слишком». Пришлось даже выдержать выдержать некоторый бой с начальством, которое посчитало, что повесть не очень-то научна. Тот же Аркадий Натанович в начале 1960-х, выступая в Детгизе с докладом о фантастике рассказывал:

— Как сейчас помню, как возмутилась Инна Ивановна Кротова, когда я потребовал избавить научную фантастику от контроля строгой науки. А если бы это случилось, не видал бы читатель как своих ушей ни «Экипажа “Меконга”», ни «Глиняного бога», ни десятка других отличных произведений.

Инна Кротова в1960-х годов работала заместителем главного редактора издательства «Детская литература».

Неуязвимых диверсантов пытались вырастить еще в «Крабах...», а послевоенные гитлеровцы-экспериментаторы на людях фигурировали в «Уравнениях Максвелла». Для советской фантастики тема не нова: в повести, например, Вячеслава Пальмана «Вещество Ариль» (1961 год, переработана в 1963 году в «Красное и зеленое») после поражения в войне бывшие фашисты, завладев секретом советского ученого, пытаются создавать послушных «зеленых людей».

Начиная с 1980-х тема опять вошла в фантастике в тренд, но исключительно в связи с Аненербе.

В 1929 году в журнале «Всемирный следопыт» печатался с продолжением роман «Остров гориллоидов» Б.Турова (псевдоним Бориса Фортунатова). Рассказывается в нем о молодом ученом, которого пригласили на работу в некую закрытую лабораторию в Африке, где ведут секретные разработки. Он пытается выяснить, какова цель работ, и через некоторое время выясняет, что здесь в массовом порядке выводят новый вид – гибрид человека с гориллой или орангутангом, дабы создать армию из неукротимых, живучих о очень сильных солдат.

Очень похоже на «Глиняного бога», есть и аналогичный союзник-друг, и восстание в конце повествования, в котором инициаторы эксперимента, естественно, погибают.

Не буду утверждать, что Анатолий ДНЕПРОВ сознательно взял за образец Фортунатова: ранее я уже рассказывал, что у «Оно» Стивена Кинга просто невероятное количество совпадений с ранее напечатанной «Голубятней на желтой поляне» Владислава Крапивина. Да и не сюжетными коллизиями запечатлелся в памяти читателей «Глиняный бог», а художественным образом.

Валерий Иванченко в первом номере журнала «Сибирские огни» за 2023 год вспоминает свое школьное чтение:

— Самым страшным оказался «Глиняный бог» Анатолия ДНЕПРОВА, включенный в детгизовский «Мир приключений» за 1963 год, там еще были впечатляющие иллюстрации Юрия Макарова. Повесть рассказывала о врачах-убийцах, делающих из людей неуязвимых кремниевых зомби. После того чтения я всю жизнь избегаю любой медицины (заметка «В поисках увлекательности»).

О впечатлении некоторой жути при чтении повести в советском детстве не сговариваясь вспоминают сразу несколько комментаторов на сайте "Фантлаб".

Медленно, но неотвратимо преследующие восставших окаменевшие люди с ножами, которые некогда были из плоти и мяса, – вот что выделило повесть среди других фантастико-приключенческих произведений того времени. Все остальное – лишь дополнение к этому образу.

Можно возвести их из «Голема» Майринка, можно порассуждать, что на фоне тогдашней космической экспансии было немало публикаций о жизни на других планетах, и, в частности, устроенной на другой основе. Вспомнить хотя бы инопланетян из «Сердца змеи» Ивана Ефремова, которым фтор заменяет кислород, а воду — плавиковая кислота. Но несомненно одно: автору удалось создать произведение, зацепившееся в памяти. Подозреваю, что «Космический бог» Дмитрия Биленкина был так назван с оглядкой на «бога глиняного».

окончились неудачей: и в 1962 году с рекомендацией Ивана Ефремова, и в 1969 году с рекомендациями Ивана Ефремова, Владимира Дмитревского и Евгения Брандиса (из предисловия внучки писателя Д. Елистратовой к трехтомнику «Престиж Бука» — спасибо коллеге VERTER, переславшему его мне).

Биография

Анатолий Петрович МИЦКЕВИЧ (ДНЕПРОВ – это писательский псевдоним) окончил летом 1943 года Военный институт иностранных языков Красной Армии (ВИИЯКА) и был откомандирован в Главное разведывательное управление Генерального штаба Красной Армии (ГРУ ГШ КА). Работал в группе при генерале ГРУ Александре Васильеве в Алжире, Италии и Англии, участвовал в подписании акта о капитуляции Германии. Об этом всем было рассказано в предыдущем материале.

В августе 1945 года Анатолий МИЦКЕВИЧ откомандирован на Дальний Восток к генерал-лейтенанту Федору Феденко, заместителю начальника ГРУ, руководителю военной разведки в Дальневосточном регионе, и представителю маршала Александра Василевского, командующего советскими войсками на Дальнем Востоке в войне с Японией. Вместе с группой сотрудников ГРУ 16 сентября 1945 года награжден «Орденом Отечественной войны II степени»:

— Старший Лейтенант МИЦКЕВИЧ в период с 22 августа по 6 сентября 1945 г. работал в группе генерал-лейтенанта Феденко по разоружению частей и соединений Квантунской Армии. Выезжал в части японских войск с опасностью для жизни со специальными заданиями добиваясь их скорейшего разоружения. Своей работой тов. МИЦКЕВИЧ способствовал скорейшему разоружению японских войск. Все задания выполнял успешно. За время работы показал себя дисциплинированным и выдержанным в моральном отношении офицером. Делу партии Ленина-Сталина и Социалистической Родине предан.

Имеет медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и «За победу над Японией». 19 ноября 1951 года награжден медалью «За боевые заслуги» (с 4 июня 1944 по 14 сентября 1957 года медаль «За боевые заслуги» вручалась также за выслугу десяти лет в рядах Красной армии, Военно-Морского флота, органах внутренних дел и государственной безопасности).

Внучка писателя Д. Елистратова в предисловии «Мой дед ДНЕПРОВ» пишет, что до 1949 года МИЦКЕВИЧ оставался референтом отдела Главного управления Генштаба и занимался военной журналистикой и переводами. Опубликовал несколько статей, таких как «Боевая подготовка отрядов коммандос» и «Реактивная артиллерия американской армии» в «Военном вестнике»:

— С 1949 года служил начальником 2-го научно-исследовательского отдела военной части 64483, НИИ 17. За этот период им был осуществлен целый ряд научных работ в области прикладной физики. В том числе 19 исследований, оставшихся на хранении в НИИ ОСНАЗ Генштаба, а также 3 опубликованных монографии: «Телевизионная техника за рубежом» (1954), «Применение телевидения в промышленности» (1955), «Электролюминесценция», вышедшая в печать в (1957)... За период работы в НИИ 17 он защитил кандидатскую диссертацию и был принят в партию.

В сборнике очерков «Ставрополь: фронт и судьбы» (2009 год, Тольятти) в биографии выпускника ВИИЯКА Анатолия МИЦКЕВИЧА сказано так:

— После войны А.П. МИЦКЕВИЧ работал начальником отдела научно-исследовательского института, в 1952 г. защитил кандидатскую диссертацию по теме «К вопросу о дихроизме микрокристаллических пленок органических красителей», имел 19 научных трудов. С 1956 г. инженер-майор Мицкевич работал в институте металлургии АН СССР, затем — в институте мировой экономики.

Действительно на 4-й странице газеты «Вечерняя Москва» от 13 февраля 1952 года №37 опубликовано объявление о защите диссертации:

— ФИЗИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ им. П. Н. ЛЕБЕДЕВА Академии наук СССР (ул. Кропоткина, 16, Белый зал Московского дома ученых) 3/III-52 г., в 12 час.:

На кандидата физико-математических наук МИЦКЕВИЧЕМ А. П. на тему: «К вопросу о дихроизме микрокристаллических пленок органических красителей».

Но относится ли данная диссертация к нашему фигуранту? Бывают ведь и совпадения.

Елистратова пишет, что ее дед работал в «НИИ 17». Биографы ДНЕПРОВА в один голос утверждают, что имеется в виду «НИИ-17», переименованный в 1967 году в «Московский научно-исследовательский институт приборостроения», а в 2003 году — в «Концерн радиостроения «Вега». Но это не так. «НИИ-17» создавался в структуре Наркомата (с марта 1946 года — министерства) авиационной промышленности СССР.

На самом деле, речь идет о «17-м НИИ» ГРУ Генштаба, занимавшемся разработкой систем связи, переданном в 1960-е годы в подчинение начальника войск связи.

Внучка не называет тему диссертации деда, но цитирует один из рапортов начальнику ГРУ с просьбой об отставке, где Анатолий МИЦКЕВИЧ пишет, что «хотел бы углублять и расширять свои знания и опыт в области физической оптики».

Физическая оптика – как раз и есть тема диссертации о дихроизме.

Очень похоже, в НИИ при ГРУ занимались не только средствами связи, как можно понять из рассказов Анатолия МИЦКЕВИЧА Герману Смирнову в начале 1960-х («Редакторы особого назначения» в «Технике – молодежи» №7 за 2008 год):

— У нас работал специалист по бумаге, который обнаружил, что для тайнописи никакое молоко или симпатические чернила не нужны. Достаточно написать тест дистиллированной водой с помощью заостренной палочки. При этом смоченные водой волокна смещаются и по этим смещениям можно восстановить написанный текст!..

У нас один талантливый сотрудник изучал фотоматериалы исключительно методом тыка, подвергая их воздействии самых немыслимых веществ – отваров, настоек, лекарств, эмульсий, мочи, слюны. Наконец очередь дошла и до спермы. Он принес ее в презервативе, намазал ею фотопленку и увеличил ее светочувствительность в разы! Мы тут же поместили семенную жидкость в хроматограф, разделили на составные части и установили: ответственны за обнаруженный эффект некие органические гамма-кислоты. Мы заказали их у химиков и скоро получили колбу с бесцветной жидкостью...

Что же касается монографий, то «Применение телевидения в промышленности» 1955 года, уж точно к ним не относится. Это 23-страничный обзор по материалам иностранной прессы, выпущенный Институтом научной информации АН СССР (позже переименовано в ВИНИТИ). Подозреваю, что «Телевизионная техника за рубежом» 1954 года является таким же обзором.

«Электролюминесценция» вышла в ВИНИТИ в 1959 году, но уже на 127 страницах.

В краткой биографической справке №7 журнала «Знание – сила» за 1959 год прямо говорится о книгах, а не о монографиях.

В 1956 году, как сообщает Д. Елистратова, МИЦКЕВИЧУ удалось выйти в отставку в звании техника-майора: «скандально, «с мясом», не получив очередного воинского звания». На сайте «Память народа» в учетно-послужной картотеке указано последнее воинское звание «майор тех. сл.».

Так что информация в ряде публикаций, что он закончил военную карьеру в чине полковника, является уткой.

В 1956—1959 годах был старшим научным сотрудником Института металлургии, куда попал по приглашению руководителя электрофизической лаборатории Павла Ощепкова, отца российской радиолокации и интроскопии, энтузиаста идеи энергоинверсии.

Научным редактором в «Технике – молодежи» был с 1961 года по 1964-й. После этого, где только не работал, в том числе ненадолго возвращался к Ощепкову, — уже в возглавляемый тем Институт интроскопии.

Суэма

Впервые читатели увидели фамилию Анатолия ДНЕПРОВА в 5-м номере журнала «Знание-сила» за 1958 год. Рассказ «Кораблекрушение» Анатолий Петрович при жизни больше никуда не предлагал: гордиться было нечем.

Но спустя пять лет в статье «Где начинается фантастика» («Знание – сила» № 11 за 1963 год) уточнил:

— Рассказ «Кораблекрушение» в действительности не был первым моим рассказом. Точнее, это был второй рассказ, а первый — «Суэма» уже совершал свое долгое путешествие по редакционным столам. Мнение о том, что кибернетика — «лженаука» продолжало торчать ржавым гвоздем в сознании равнодушных к науке и научной фантастике редакторов и литераторов.

«Суэма» родилась в лаборатории, как эксперимент, который тогда еще не был поставлен, но который обязательно будет поставлен. Прошло всего пять лет, и электронная машина, которая умеет читать, писать и разговаривать, перестала быть фантастикой. Кибернетические «чудовища» научились обыгрывать своих создателей в шашки. Специалисты по математической логике доказывают, что машины смогут делать все, что угодно, и даже иметь свой собственный литературный вкус. И, тем не менее, нужно было обладать известной храбростью, чтобы напечатать «Суэму». За нее «воевали» писатели Зигмунд Перля, Николай Томан, Илья Котенко. Я всегда вспоминаю эти фамилии с чувством глубокой благодарности.

«Суэма» увидела свет в толстом литературном журнале «Молодая гвардия» (№11, 1958 год) при главном редакторе (1958-1960 гг.) Илье Котенко. Писатель-популяризатор Зигмунд Перля и известный тогда автор детективных и фантастических произведений Николай Томан, надо полагать, были внутренними рецензентами.

Я уже отмечал в эссе о «Звездоплавателях» Георгия Мартынова тот парадокс, что в первой половине 1950-х журналисты СССР в огромном количестве писали очерки о будущих космических полетах к планетам Солнечной системы, в то время как в художественной фантастике эта тема тормозилась «теорией ближнего прицела». Литература была так задавлена идеологией, что писатели не решались писать даже о том, что публиковалась на соседних страницах журналов в рубрике «публицистика».

Аналогичным образом дело обстояло и с кибернетикой. Анатолий Днепров выступил здесь первопроходцем. Хотя крутой поворот в официальной позиции произошел гораздо раньше, ознаменовавшись статьей «Основные черты кибернетики» в «Вопросах философии» №4 за 1955 год академика Сергея Соболева, профессоров Анатолия Китова и Алексея Ляпунова.

С точки зрения тех, кто держал нос по ветру, не менее важной была статья на следующих страницах того же номера: «Что такое кибернетика?» Эрнеста Кольмана. Некогда директора Института красной профессуры и автора брошюры "Вредительство в науке". Если уж Кольман выступил за кибернетику, искусно связав с нею цитату из Карла Маркса, то партийная позиция наверху — однозначна.

Забавно, что 27 сентября 1955 года в "Литературной газете" была опубликована беседа о кибернетике с доктором философских наук, профессором математики Эрнестом Кольманом «Машины читают, проектируют, переводят...» (автор беседы не указан, но это был Георгий Гуревич), где было заявлено:

— Обычно специалисты неохотно говорят о перспективах кибернетики, им не хочется бурно фантазировать. «Перспективы необъятные», — сообщают они. К сожалению, и люди, обязанные, так сказать, «по должности» фантазировать, – писатели, авторы научно-фантастических произведений, – тоже почти ничего еще не рассказывали об этом заманчивом будущем.

Писателям потребовалось целых три года, чтобы эту просьбу осуществить. К этому времени – в 1956 году в издательстве «Советское Радио» вышла монография «Электронные цифровые машины» Анатолия Китова, а в 1958-м переведена «Кибернетика» Ноберта Винера, которую специалисты (тот же Китов) читали в спецхране чуть ли не сразу же после ее выхода на языке оригинала (1948 год). Плюс масса очерков о кибернетике в периодике.

В тексте «Суэмы» попутчик-изобретатель спрашивает рассказчика:

— Вы, конечно, читали об электронных счетно-решающих машинах? Это замечательное достижение современной науки и техники.

Так что художественное зерно «Суэмы» в СССР упало уже на подготовленную почву. Но не в Китае.

В 2024 году в США под эгидой SFRA (Ассоциация исследователей научной фантастики) вышел сборник «Научная фантастика и социализм» со статьей Жуйин Чжан «Интеграция людей с машинами: кибернетика и китайская научная фантастика начала 1960-х годов», где рассказывается куда более драматическая история публикации повести ДНЕПРОВА в Китае:

— Это произведение было переведено и опубликовано в первом-третьем выпусках журнала «Кэсюэ хуабао» («Научный журнал в картинках») в 1963 году. Три года спустя, в начале Культурной революции, журнал «Научный журнал в картинках» подверг самокритике свою публикацию, заявив: «Утверждения автора о том, что «машина превосходит человека» и что «машины будут доминировать над людьми», являются реакционными и антинаучными. Они полностью противоречат научному тезису председателя Мао о взаимоотношениях человека и машины». В том же году журнал «Исследования диалектики природы» опубликовал «письмо читателя», критикующее «Суэму» за «искажение отношений между людьми и машинами» и описание роботов как понимающих человеческие эмоции и способных мыслить. В этой критике подчёркивалось, что «мысль есть… продукт человеческой практики». Автор утверждал, что этот научно-фантастический сюжет – «капиталистическое явление, прикрытое популяризацией науки», распространённое в «капиталистических странах и государствах, где лидируют современные ревизионисты». Страна, где доминируют ревизионисты, без сомнения, относится к стране происхождения произведения – Советскому Союзу.

В идеологический контекст повесть пытались уложить и отечественные критики:

— Произведения А. ДНЕПРОВА принадлежат к редкой разновидности научно-фантастического жанра – памфлету. Они высмеивают некоторые мистические или просто нелепые взгляды, бытующие среди иных кибернетиков капиталистических стран.

Это они склонны к таким рассуждениям: машины, мол, со временем достигнут такого совершенства, что придут в конфликт с создавшими их людьми. Некоторые зарубежные фантасты (научными их уж никак не назовешь) дали безграничную волю вымыслу. Появились романы, в которых машины вытесняют людей, заселяют планеты, ведут самостоятельное, независимое от людей существование, размножаются. Пародией на такие романы и является рассказ «Суэма» (В. Шибанов «Фантастика и наука» в 6-м номере журнала «Знание – сила» за 1961 год).

В своих славословиях рецензент, по сути, заявляет, что повесть – вторична, написана под влиянием западной фантастики.

Айзек Азимов в предисловии к сборнику «The Heart of the Serpent» (Нью-Йорк, 1962 год) замечает:

— «Суэма» — история о роботе, где можно найти старый мотив Франкенштейна: существо, восстающее против своего создателя. Это неоднократно повторялось в американской научной фантастике, и всегда с одной и той же моралью: есть вещи, в которые человеку не подобает вмешиваться, и создание жизни, или псевдожизни, — одно из них.

Мотив Франкенштейна у нас сейчас ужасно старомоден, но вот он — в Советском Союзе — и без морали! Изобретателю просто нужно усовершенствовать своё изобретение. А повествователь заканчивает рассказ словами: «Значит, скоро мы услышим о новой «Суэме». Великолепно!» (So we would soon be hearing about a new Siema. Splendid!).

Творения науки не надо бояться. Их надо любить!

Хороший вывод. Лучший, быть может, чем слова о том, что не надо бояться человека с ружьем. Но в оригинале сказано по-иному: «Значит, скоро мы услышим о Суэме с «тормозами». Ну что ж, подождём!»

Перевод был советский – Розы Прокофьевой, первоначально выпущенный для англоязычных читателей в 1960 году в Москве Издательством литературы на иностранных языках (Иногиз).

Тему вторичности «Суэмы» закрою двумя историями: советской и американской.

Советская заключается в том, что известный и многими любимый рассказ Ильи Варшавского «Роби» 1962 года является откровенной пародией на «Суэму» ДНЕПРОВА. Разве что очеловечен аллюзиями про тещу. Сравните сами.

Ну, а заокеанская любопытней: в 2018 году на одном из англоязычных форумов появилось обращение к сообществу с вопросом, не подскажет ли кто-нибудь произведение, которое спрашивавший читал в детстве в библиотеке отца:

— В старом сборнике рассказ о роботе с ограниченной памятью, которая постепенно заполняется и скоро перестанет создавать новые воспоминания. Кажется, я помню, что у робота было оружие, и он угрожал технику. Робот объяснил, что хочет сам управлять своей судьбой, и покончил с собой.

Идея этой истории заключалась в том, что с помощью перцептрона, идеи, впервые предложенной в 50-х годах, можно будет легко создать ИИ. Для этого взяли стеклянную сферу, покрыли её изнутри магнитным слоем и записали на неё информацию. Ключевым вопросом было то, как назвать самоуничтожение ИИ. Если это было самоубийство, подразумевало ли это существование личности?

В чём я уверен: перцептрон, стеклянная сфера, сфера разбита роботом. Робот обсуждает с человеком свою природу. Человек, возможно, психолог, но не думаю, что это был Азимов. Интервьюер был мужчиной.

После ряда уточняющих вопросов выяснилось, что так своеобразно вопрошающий запомнил повесть Анатолия ДНЕПРОВА «Суэма» (в англоязычном варианте – «Siema»).

Суэма из повести ДНЕПРОВА действительно очень похожа на перцептрон Фрэнка Розенблатта 1957 года. Судя по году, вряд ли российский автор был с ним знаком к моменту написания «Суэмы». На форуме, кстати, тот же вопрошающий поведал, почему вдруг мелькнуло у него воспоминание о прочитанном в детстве рассказе: по просмотру серии «Футурамы» с доктором Перцептроном из психиатрической клиники для роботов.

Сходство налицо:

— Для этого по моему проекту была изготовлена многолучевая электронная трубка шарообразной формы. Внутренняя поверхность шара была покрыта тонким слоем электрета — вещества, способного электризоваться и неопределённо долго сохранять электрический заряд. Электронные пушки располагались в центре шара так, что электронные лучи экранировали любой участок его поверхности («Суэма»).

А теперь смотрите изображения доктора Перцептрона:

Крабы идут по острову

Самый известный и лучший, на мой взгляд, рассказ Анатолия ДНЕПРОВА впервые опубликован в журнале «Знание-сила» №11 за 1958 год.

В отличие от ряда других произведений автора рассказ не перегружен наукообразными лекциями. Он прост и нагляден. Поэтому, наверное, его перевели на множество языков. В Испании даже – четырежды, не удовлетворяясь предыдущими вариантами.

Как заявил рецензент В.Шибанов в 1961 году («Знание – сила» 1961):

— Этот рассказ – сатира на империалистов. Созданный изобретателем краб – военная машина. На далеком, заброшенном острове готовится выполнение черного замысла против человечества, против мира. Вновь создаваемые крабы «рождают» следующее поколение. Поколения сменяют друг друга, машины размножаются. Крабам уже не хватает железа. В поисках его они мечутся по острову. У изобретателя оказались стальные зубы, и он пал жертвой сконструированной им машины.

В 1976 году рассказ экранизировал талантливый чешский режиссер Вацлав Мергл. Его 11-минутный мультфильм «Крабы» очень близок к тексту Анатолия ДНЕПРОВА. Никаких разговоров: только изображение, музыка, звуки и противное хихиканье изобретателя «крабов». В 1977 году фильм получил приз Фестиваля чешских и словацких фильмов в Братиславе и приз Международного жюри МКФ короткометражек в Оберхаузене.

В аннотации англоязычного IMDb (Internet Movie Database) сказано:

— Научно-фантастический фильм, аллегория самоубийственного характера войны, развязанной воинствующими группировками. Военный учёный, изначально задумавший вывести идеальных роботов-крабов по принципу «выживает сильнейший», которые могли бы питаться металлом и стать идеальным диверсионным оружием, обнаруживает, что его планы оборачиваются против него самого, но менять их уже поздно.

Вероника Липтакова (Карлов университет) в своей статье 2023 года «Анимационный фильм и сомнения космической эпохи» анализ работ Мергла (и в большей степени именно «Крабов») строит, отталкиваясь от эссе Ханны Арендт «Покорение космоса и статус человека»:

— Фильм «Крабы» может стать притчей о высокомерной попытке человека полностью подчинить себе природу, попытке манипулировать ею неестественным образом и, наконец, о полном равнодушии к возможным последствиям такого поведения... Здесь сам технический эксперимент деструктивен и представляет собой проблему практического применения, человеческого понимания и языка в непостижимом научном познании.

За год до чешского мультфильма – в 1975-м в ФРГ вышел полуторачасовой телевизионный фильм режиссёра Герхарда Шмидта «Остров крабов» («Die Insel der Krebse») – экранизация все того же рассказа Анатолия ДНЕПРОВА (он и в титрах указан).

Здесь на острове помимо изобретателя «крабов» футуролога (!) Туренна и его помощника Джима – еще и журналистка Пэт. Туренн, обеспокоенный перенаселением и нехваткой ресурсов, разработал концепцию ограничения чрезмерного потребления человечества посредством тотальной рационализации и хочет провести эксперимент не на людях, а на роботах, которые посредством естественного отбора будут воспроизводить и оптимизировать себя. Финансирует исследования компания Atlantis, которая на самом деле связана с военными, видящих перспективу размещения самовоспроизводящихся боевых машин в тылу противника, способных уничтожить его инфраструктуру

Фильм, конечно, слабенький, и, в отличие от «Krabi», практически канул в лету.

В 1964 году идею эволюции по Дарвину машин, некроэволюции, поставил в центр повествования в «Непобедимом» Станислав Лем. Как и у Днепрова здесь были два варианта развития: мелкие-юркие и большие-малоподвижные. У Лема верх взяли первые, а у ДНЕПРОВА вторые: маленькие и юркие оказались в лидерах только один день – до заката.

Уравнения Максвелла

Как и «Суэма» повесть «Уравнения Максвелла» сначала появилась в журнале «Молодая гвардия» (№ 3 за 1960 год).

Анатолий ДНЕПРОВ, похоже, был близок к руководству «Молодой гвардии» (именно с его подачи здесь в 1963 году была опубликована повесть Валентина Рича и Михаила Черненко «Сошедшие с неба») и «Нашего современника», где неоднократно печатался. В «Нашем современнике» даже входил в середине 1960-х в редколлегию.

Есть два слегка отличающихся варианта повести. Один опубликован в журнале «Молодая гвардия», в первом сборнике фантастики ДНЕПРОВА «Уравнение Максвелла», в «Формуле бессмертия» (1972) из «Библиотеки советской фантастики».

Второй – в авторском сборнике «Пурпурная мумия» (1965) издательства «Детская литература» и в 15-м томе «Библиотеки современной фантастики» издательства «Молодая гвардия».

В первом варианте, например, повесть начинается так:

— Это отвратительное приключение началось в один из субботних вечеров, когда я, устав от своих математических занятий… (в журнале, правда, — «Эта отвратительная история»).

Во втором варианте:

— Это приключение началось в один из субботних вечеров, когда я, устав после своих математических занятий...

В момент бунта заключенных в первом варианте:

— Вычислители стремительно сорвались со своих мест и бросились на остолбеневших Крафтштудта и его сообщников. Они повалили на пол Больца и доктора и начали их душить. Они загнали в угол Крафтштудта и избивали его кулаками и ногами. Дейнис уселся верхом на инженера Пфаффа и, держа его лысую голову за уши, изо всех сил бил ею об пол.

В переводе на английский Леонида Колесникова 1962 года (сборник «Destination: Amaltheia») все это тоже имеется.

Во втором варианте подробности избиения сокращены (явно, требование детского издательства):

— Вычислители стремительно сорвались со своих мест и бросились на остолбеневших Крафтштудта и его сообщников. Кто-то срывал с потолков алюминиевые зонтики, кто-то бил стекла в окнах. Мгновенно был содран со стены радиорепродуктор, с грохотом опрокинуты письменные столы.

В первом варианте все заканчивается так:

Меня всегда охватывает волнение, когда, разворачивая газету, я нахожу на последней странице одно и то же объявление: «Для работы в крупном вычислительном центре требуются знающие высшую математику мужчины в возрасте от 25 до 40 лет».

Во втором после этого абзаца – еще два предложения:

Вот почему я решил опубликовать свои заметки. Пусть весь мир узнает об этом и потребует наказания преступников.

В английском переводе Колесникова этой концовки тоже нет, но зато в финальном объявлении о наборе на работу добавлено: «Писать на абонентский ящик***».

В США «Уравнения Максвелла» обрели вторую жизнь, после того как Руди Рюкер включил их в антологию 1987 года «Mathenauts: Tales of Mathematical Wonder». Сборник получил хорошую прессу.

Ли Дембарт пишет, например, в «Лос-Анджелес таймс» (22 сентября 1987 года):

— Не знаю, какие истории из книги Рюкера запомнятся мне надолго, но я знаю, что таковые точно найдутся. «Уравнения Максвелла» Анатолия ДНЕПРОВА — хороший кандидат на это. Здесь рассказывается о попытках превратить человеческий мозг в компьютер.

Высказался по поводу антологии в статье «Математики в научной фантастике» и известный немецкий теоретик науки Кристиан Тиль:

— Джонатан Свифт в своём утопическом путеводителе «Путешествия Гулливера», фактически сатире на современную школу и академическую жизнь, описывает посещение соответствующего учебного заведения в стране Бальнибарби:

— Я посетил математическую школу, где учитель преподает по такому методу, какой едва ли возможно представить себе у нас в Европе. Каждая теорема с доказательством тщательно переписывается на тоненькой облатке чернилами, составленными из микстуры против головной боли. Ученик глотает облатку натощак и в течение трех следующих дней не ест ничего, кроме хлеба и воды. Когда облатка переваривается, микстура поднимается в его мозг, принося с собой туда же теорему.

Сатирическое замечание Свифта чем-то напоминает повесть «Уравнения Максвелла» русского фантаста Анатолия ДНЕПРОВА… В отличие от Свифта, который, конечно же, не верил в постижение математических знаний путём поглощения кавычек с формулами, ДНЕПРОВ остаётся в рамках теоретически возможных, хотя и крайне маловероятных, разработок. Но даже в его работах, помимо стимуляции математических способностей, вопрос о том, в чём эти способности на самом деле заключаются, остаётся без ответа.

Нет информации, знал ли Анатолий ДНЕПРОВ к моменту написания повести опыты 1954 года Джеймса Олдса и Питера Милнера с крысами, нажимающими рычаг, впечатлившие братьев Стругацких на «Хищные вещи века». В «Уравнениях Максвелла» на человека воздействуют на расстоянии без проводов:

— Всякое ощущение имеет свой код, свою интенсивность и свою продолжительность. Ощущение счастья — частота пятьдесят пять герц в секунду, с кодовыми группами по сто импульсов. Ощущение горя — частота шестьдесят два герца, со скважностью в одну десятую секунды между посылками. Ощущение веселья — частота сорок семь герц, возрастающих по интенсивности импульсов. Ощущение грусти — частота двести три герца, и так далее... Все эти ощущения можно вызвать при помощи импульсного генератора.

Это уже ближе к будущим излучающим башням «Обитаемого острова».

при 2-м МГПИИЯ, образовав ВИИЯКА. Уже после окончания МИЦКЕВИЧЕМ института, в октябре 1943 года, вуз перебазировался в Москву.

В сборнике очерков «Ставрополь: фронт и судьбы» (2009 год, Тольятти) есть краткие биографии некоторых выпускников ВИИЯКА. Об Анатолии МИЦКЕВИЧЕ там, в частности, сказано так:

— С февраля 1942 по июль 1943г. учился на Военном факультете иностранных языков в г. Ставрополь Куйбышевской области. В августе 1943г. — отозван в Главное разведуправление Генерального штаба, где он служил до июня 1956г. Блестящее знание английского языка позволило ему стать переводчиком маршала Г.К. Жукова при подписании капитуляции гитлеровской Германии, маршала В.Д. Соколовского на переговорах с Д. Эйзенхауером, маршала А.М. Василевского при капитуляции Квантунской армии в Манчжурии. В Италии А.П. МИЦКЕВИЧ встречался с Пальмиро Тольятти и Луиджи Лонго.

На протяжении последних 50 лет чуть ли не в каждой публикации неизменно утверждалось, что Анатолий МИЦКЕВИЧ работал шифровальщиком в африканском штабе Роммеля. Легенда не выдерживает даже поверхностного сравнения дат. Ну, а после трехтомника Анатолия ДНЕПРОВА издательства «Престиж бук» 2017 года с ранее не публиковавшимся документальным повествованием «По ту сторону войны (1943-1945)» и предисловием внучки писателя Д. Елистратовой «Мой дед ДНЕПРОВ», говорить о штабе Роммеля просто неприлично.

Анатолий МИЦКЕВИЧ с осени 1943 года по лето 1944 года находился в Алжире, во второй половине 1944 года – в Италии, а с начала 1945 года – в Англии.

Валентин РИЧ, написавший с Михаилом Черненко, фантастическую повесть «Мушкетеры», в книге «Я — энциклопедия» вспоминал, что ДНЕПРОВ им с соавтором рассказывал в середине 1960-х, что «его заслали не в германскую армию, а в американскую, не к Роммелю, а к Эйзенхауэру».

В ночь с 8 на 9 мая 1945 года мы видим Анатолия МИЦКЕВИЧА в форме старшего лейтенанта на множестве фотографий сзади маршала Георгия Жукова при подписании акта капитуляции в Карлсхорте.

И не только на фотографиях, но и в кинохронике ТАСС и в известном документальном фильме «Берлин» 1945 года Юрия Райзмана – здесь его вообще много:

Из фильма, кстати, хорошо видно, что старший лейтенант МИЦКЕВИЧ не просто переводчик Жукова, а переводчик в общении его с заместителем Верховного главнокомандующего союзными экспедиционными войсками – главнокомандующим всеми союзными воздушными силами в Европе Артуром Теддером, тоже подписавшем акт капитуляции со стороны победителей. В российских архивах даже есть фото по этому поводу:

Более того, 8 мая днем, когда руководство союзных войск (но без Эйзенхауэра) прилетело в Берлин на подписание акта, мы видим на фото, что разговор Теддера и заместителя Жукова Соколовского, его встречающего, переводит Анатолий МИЦКЕВИЧ.

Если сопоставить архивные советские и зарубежные фото тех событий, то выясняется, что загадка, каким образом Анатолий МИЦКЕВИЧ оказался переводчиком Георгия ЖУКОВА и Василия СОКОЛОВСКОГО (на тот момент еще не маршала, а генерала армии) вполне разрешима.

Для ответа на этот вопрос вернусь к статье Германа Смирнова в «Технике – молодежи», где он вспоминает рассказы Анатолия Петровича:

— Приехали мы с моим генералом в Лондон. Генерал вызвал нашего военного атташе и начал его расспрашивать: Что узнал? Какова обстановка? Как с вербовкой агентуры? «Какие разведданные? Какая агентура? – простодушно воскликнул атташе, — да пусть меня в Москве взгреют за то, что я ничего не делал, чем если что-нибудь делал, но не так!».

Кто же этот генерал? Сопоставляя вышеуказанные слова с послужными списками, мы приходим к выводу: Анатолий МИЦКЕВИЧ работал переводчиком (возможно, не только переводчиком) у кадрового сотрудника ГРУ ГШ КА генерал-майора (с октября 1944 года – генерал-лейтенанта) Александра Васильева, который в 1943 году был назначен Главным советником советской военно-дипломатической миссии и направлен в Северную Африку в Штаб союзнических войск в Алжире, где установил контакт с командующим экспедиционными силами союзников Дуайтом Эйзенхауэром. С лета 1943-го Васильев находился при Штабе англо-американских войск Союзников, наблюдал за боевыми действиями по высадке экспедиционных сил на острове Сицилия и побережье Италии. С конца 1944 года в связи проведением операции «Оверлорд» по высадке союзнических войск в Нормандии и открытием "второго фронта" в Европе — начальник советской военной миссии в Великобритании до апреля 1945-го.

А теперь факты и фото.

Георгий Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях» пишет:

— В середине дня на аэродром Темпельгоф прибыли представители Верховного командования союзных войск. Верховное командование союзных войск представляли маршал авиации Великобритании Артур В. Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал Карл Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Ж. Латр де Тассиньи.

На аэродроме их встречали мой заместитель генерал армии В. Д. Соколовский, первый комендант Берлина генерал-полковник Н. Э. Берзарин, член Военного совета армии генерал-лейтенант Ф. Е. Боков и другие представители Красной Армии. С аэродрома союзники прибыли в Карлсхорст, где было решено принять от немецкого командования безоговорочную капитуляцию.

А вот в исторической кинохронике ТАСС об этом дне (в полном 8-минутном варианте) сказано так:

— 8 мая на темпельгофский аэродром прибыла делегация верховного командования экспедиционных сил союзников. На это день было назначено подписание Германией акта о безоговорочной капитуляции. Прибывших встречал генерал-лейтенант Васильев.

И только чуть позже говорится, что «гостей приветствовал генерал армии Соколовский».

Александр Васильев встретил прибывших сразу же, как они сошли с трапа и подвел к Соколовскому. А теперь посмотрим на разговор Соколовского с Теддером с другого ракурса и сразу же обнаруживаем Васильева (он в очках):

Напомним, что именно Васильев до Лондона отвечал за связь со Штабом союзнических войск в Африке и Италии, а значит, лично знал и Эйзенхауэра, и Теддера.

В других фотографиях из Карлсхорта видно, что после прилета Теддера и до момента подписания акта капитуляции его сопровождают Александр Васильев и Анатолий МИЦКЕВИЧ.

А вот это фото из британских архивов: вечером 8 мая еще до подписания акта капитуляции Георгий Жуков пригласил Артура Теддера в свой кабинет, разрешив официальное фото иностранным журналистам. И кого мы там видим вместе? Тех же Васильева с МИЦКЕВИЧЕМ.

5 июня 1945 года в Берлин прибыл на один день командующий союзными войсками Дуайт Эйзенхаэер на подписание «Декларации о поражении Германии и взятии на себя верховной власти в отношении Германии правительствами Союза Советских Социалистических Республик, Соединенного Королевства и Соединенных Штатов Америки и Временным правительством Французской Республики». Официально встречал его Василий СОКОЛОВСКИЙ (в отличие от 8 мая на его кителе – золотая звезда Героя, которой его чуть ли не накануне наградили). На втором плане узнаваем Анатолий МИЦКЕВИЧ.

А если посмотреть с другого ракурса, то рядом с Айком обнаруживается и генерал Александр Васильев.

P.S. Данный текст предполагался как часть эссе о произведениях Анатолия ДНЕПРОВА в рамках проекта «100 главных произведений (книг, циклов) советской фантастики (1941-1991)». Но, по здравому размышлению, решил дать его отдельно, так он явно оттянет на себя внимание. Тем более, что сегодня, 5 ноября, отмечается День военного разведчика, коим и является писатель Анатолий ДНЕПРОВ в своей ипостаси Анатолия МИЦКЕВИЧА.

P.P.S. Любопытно, что во всех официальных биографиях генерала Васильева сказано, что он с апреля по июнь 1945 года находился в составе советской делегации по выработке Устава ООН в Сан-Франциско.

P.P.P.S. 3 сентября 1943 года Италия вышла из войны, а 13 октября 1943-го объявила войну гитлеровской Германии. 30 ноября в Алжире начал работу Консультативный Совет по вопросам Италии, в который советский представитель был включен только в конце января 1944 года и лишь с ограниченными консультативными функциями. Тогда советское правительство неожиданно для союзников сделало ход конем, установив в марте 1944 года официальные дипломатические отношения с итальянским правительством Пьетро Бадольо. В этом же марте из СССР в Италию вернулся Пальмиро Тольятти и вошел в состав правительства. Надо полагать, все эти события помимо официальной мидовской оболочки, имели под собой и солидную работу ГРУ под руководством Александра Васильева. В этом контексте строчка из биографии о встречах Анатолия МИЦКЕВИЧА с Тольятти и Луиджи Лонго, который в то время был главнокомандующим коммунистическими Гарибальдийскими бригадами и заместителем командующего всеми партизанскими отрядами в Италии, имеет под собой почву.

Продолжение следует.

а о завтрашнем дне науки. Это откровение напечатано даже вразрядку — как непреложная истина. Вооружившись этим тезисом, В. ЛУКЬЯНИН разделывает под орех весь "гибридный жанр" фантастики, делая снисходительное исключение (неизвестно, на каких основаниях) для двух-трех произведений.

Обе статьи — «Рожденный прогрессом...» В. ЛУКЬЯНИНА и «Фантастика и подросток» Юрия КОТЛЯРА есть в «Истории фэндома» Юрия ЗУБАКИНА, и я их не буду дублировать. Один из первых публичных отпоров им дал Всеволод РЕВИЧ, подготовив сразу же после публикации ЛУКЬЯНИНА в 5-м номере журнала «Москва», свой ответ ему. Вот как написал об этом в письме брату от 24 июня 1964 года Аркадий СТРУГАЦКИЙ:

— Дорогой Боб!

Обрадовал тут нас Ревич. Он написал статью в ответ Лукьянину очень хлесткую, уловил его в массе ошибок и благоглупостей. Статья, возможно, пойдет в следующий четверг в Лит. Газете.

В примечании к этому письму в книге «Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1963–1966 гг.» сказано, что «статья РЕВИЧА опубликована лишь в апреле следующего года: РЕВИЧ В. Художественная «душа» и научные «рефлексы» // Молодая гвардия (М.). — 1965.— № 4».

Но это ошибка (в томе 8 полного 33-томного собрания сочинений А. и Б. СТРУГАЦКИХ она уже исправлена). «Душа» и «рефлексы» — совсем другая статья, где РЕВИЧ отвечает уже и ЛУКЬЯНИНУ и КОТЛЯРУ. Она тоже есть в «Истории фэндома» Юрия ЗУБАКИНА. А то, о чем сообщает Аркадий СТРУГАЦКИЙ, действительно было опубликовано в «Литературной газете» 2 июля. И ее в публичном доступе нет. Поэтому я ее ниже и представляю.

Всеволод РЕВИЧ. Рожденная поспешностью...

Может, зря, В. Лукьянин, автор статьи «Рожденный прогрессом...» (журнал «Москва», № 5) не послушался друзей-критиков, которые «зачастую и сами фантастику не читают и другим не советуют», может, и не надо было ему столь отважно идти против течения: «Я все-таки (все-таки! Подумать только! – В. Р.) «продолжаю читать научно-фантастические произведения и все, что о них написано, пытаюсь понять, почему же так много сейчас их пишется...»

Конечно, если человек наложил на себя такую суровую епитимью, то удивительно ли, что при чтении пятой книжки им овладевает дурное настроение, к пятнадцатой он уже не вполне понимает прочитанное, а на двадцать пятой в углах начинают мерещиться зеленые чертики всевозможных ошибок...

В начале статьи В. Лукьянин дает определение: «Научно-фантастическая литература — это литература научной мечты. Иными словами, это научно-художественная литература, предметом которой является в основном не сегодняшний день науки, а научные гипотезы, наука и техника завтрашнего дня, как она мыслится сейчас». Определение – вещь нужная и полезная, в нем не грех и шесть раз повторить слово «наука», было бы только оно верным и полным. Но, во-первых, в это определение не вошла «человековедческая» сторона. Фантастика никогда бы не имела такой огромной аудитории, если бы она была сродни той «утилитарной», воспевающей подъемные краны литературе, о которой писал Н. Рыленков в прошлом номере «Литературной газеты». А ведь именно к этому толкают ее подобные определения. Фантастика всегда была, есть и будет полноправной частью художественной литературы (а не каким не «гибридом», как ее называет В. Лукьянин), потому что в ней нас не столько интересует оправданность научно-технических гипотез, а то, как ведут себя люди в предлагаемых необычных обстоятельствах, какие новые нравственные черты у них проявляются. Во-вторых, дорожным знаком «научная мечта» критик преграждает доступ в фантастику всем произведениям, которые непосредственно, самим сюжетом, не раскрывают идеалов их авторов.

Вспомним наудачу: «Война миров» Уэллса, «Атавия Проксима» Л. Лагина, «Пылающий остров» А. Казанцева, «Звездные дневники Ийона Тихого» Ст. Лема, «451° по Фаренгейту» Р. Бредбери и т. д. Можно ли сказать, что в этих книгах воплощены научные мечты их авторов? Какие уж тут мечты! Многообразная живая литература не хочет влезать в отведенные ей узкие рамки.

В. Лукьянин сам чувствует неувязки, и вот он начинает всячески дополнять и развивать свое определение, так и не сведя концы с концами.

Например, он утверждает: «Мы вправе говорить об определенном расширении границ искусства под влиянием научно-технического прогресса. Научные проблемы становятся достоянием искусства. Физика становится лирикой». Но не следует волноваться, основы эстетики остались непоколебленными, на их защиту грудью встал сам В. Лукьянин: «Научные гипотезы и технические изобретения, как бы интересны они ни были, сами по себе не могут быть предметом искусства». Так все-таки — «становятся» или «не могут»?

Для иллюстрации своих размышлений В. Лукьянин привлекает имена Жюля Верна и Уэллса. С Жюлем Верном он еще кое-как справляется, но, подойдя к Уэллсу, оказывается в глухом тупике. Ему сразу же приходится ввести новый термин «социально-философская фантастика». Что же это такое, и в каких она состоит отношениях с той фантастикой, которую В. Лукьянин называет научной? Ответа на это вопрос мы не получаем.

Но не будем углубляться в теорию, нас сейчас интересует не столько Жюль Верн и Уэллс, сколько современная советская фантастика, которая успешно развивается и пользуется большой любовью и признанием читателей. В. Лукьянин, опираясь на свои путанные теоретические выкладки, устроил против нее настоящий поход.

Методика критического анализа, примененного В. Лукьяниным, не отличается новизной. Из того или иного произведения выбираются один-два эпизода, одна-две цитаты и на этом основании делаются далеко идущие выводы.

Берется, к примеру, один из рассказов Анатолия Днепрова «Суэма». В. Лукьянин находит в рассказе «совершенно ненаучные измышления, основанные на абсолютизации возможностей кибернетики». Слова-то какие! Что же случилось? Оказывается, А. Днепров придумал такую кибернетическую машину, которая может вести самостоятельные научные исследования. (Это не ахти какое открытие для фантастики, но стоит напомнить что «Суэма» — один из первых «кибернетических» рассказов в советской литературе.) Оставаясь при всех своих феноменальных способностях все же машиной, Суэма в конце концов приходит к решению, что ей необходимо исследовать своего создателя со скальпелем в «руках». Если мы вспомним хотя бы не столь давнюю дискуссию по кибернетике в «Литературной газете», то увидим, что мысли о принципиальной возможности создания «думающих» машин высказывались вполне авторитетными учеными. Не будем сейчас спорить, правы они или не правы и в какой степени это возможно. Но если ученые позволяют себе выдвигать подобные гипотезы всерьез, то почему надо запрещать фантасту высказать и свои предположения?

Фантастика тут же прекратила бы существование, если бы у нее было отнято право «абсолютизировать возможности», еще только-только намечающиеся в науке и в жизни. На то она и фантастика. А если мы согласимся с В. Лукьяниным и примемся развешивать ярлыки «ненаучно» на всем еще окончательно не решенном, то наша фантастика будет отброшена к той самой «теории ближнего прицела», о которой иронически отзывается он сам.

Чтобы разгромить «ненаучного» Днепрова, в ход пущена тяжелая артиллерия классики. «Суэме» противопоставлена знаменитая пьеса К. Чапека, в которой, как известно, роботы тоже восстают против людей. (К сведению В. Лукьянина: пьеса называется не «R.V.R.», что напоминает заголовок рассказа Гайдара, а «R.U.R.» — «Россумские Универсальные Роботы»). Но при чем здесь Чапек? Чапек писал антикапиталистический памфлет, его нисколько не волновали проблемы кибернетики. Какой смысл в сближении произведений, далеких по своему основному замыслу?

В отличие от «Суэмы» критика романа Ариадны Громовой «Поединок с собой» лапидарна – только одна фраза: «Фантастические люди-чудовища профессора Лорана держат в страхе своего создателя и его домочадцев с первой до последней страницы, пока наконец не убивают его, погибнув при этом и сами». Совершенно верно, все именно так и происходит в романе. В. Лукьянин не заметил только одной детали: «Поединок с собой» как раз и направлен против экспериментов подобного рода, против аполитичности в науке, в самом романе содержится критика буржуазных ученых-одиночек, не желающих задуматься над возможными результатами своих открытий. Ведь точно такой же фразой можно с такой же легкостью «разделаться» и с Чапеком: у него-то роботы уничтожают не одну лабораторию, а все человечество.

Не потрачено много места и на Геннадия Гора: тоже «ненаучен». Одна цитата – и ликвидируется повесть А. и Б. Стругацких «Извне». Два эпизода, три цитаты – и сходная участь постигает их же «Стажеров». Неужели же в творчестве братьев Стругацких, А. Днепрова, Г. Гора, А. Громовой и других советских писателей-фантастов нет ничего – ну, даже ни полстолечка – такого, что можно было бы поддержать, — выделить сильные стороны в их произведениях, посоветовать, на что следует ориентироваться? Неужели же все так безнадежно плохо?

Еще несколько очень любопытных упреков походя бросает В. Лукьянин. Ему не нравится, что героям нашей фантастики не все легко дается, что они вынуждены, как говорят, преодолевать трудности. Это логично: раз фантастика — «мечта», то какой дурак будет мечтать о трудностях и конфликтах. Давайте рисовать высокохудожественные буколики! В. Лукьянин так и пишет: «Если уж автор и покажет работу героев, так это непременно героическая работа, преодоление трудностей. Иногда герои даже гибнут, но чаще переносят все мужественно и даже с юмором». Все ее (советской фантастической литературы. – В. Р.) герои – это именно герои. Их знает вся Земля (солнечная система, вселенная), они на короткую ногу с членами правительства, им при жизни воздвигают памятники. Будут ли в те фантастические времена рядовые труженики?..»

Во-первых, без малейших усилий можно назвать десятки произведений, в которых действуют эти самые «рядовые труженики». Но главное в другом. Критик называет «странной особенностью» стремление советских фантастов изображать своих героев героями. Не будем искать другого эпитета, поистине странно услышать подобный упрек. Наши фантасты стараются утверждать героизм, мужество, как привычное поведение людей коммунистического завтра, справедливо считая, что эти качества будут расти и усиливаться. И это плохо?

(Конечно, не все, что критикует В. Лукьянин, мы собираемся защищать. В числе прочих он называет действительно слабые книги, и действительно неудачные эпизоды. Но в этом случае анализ остается не менее поверхностным.)

А все же хоть что-нибудь есть, что понравилось бы В. Лукьянину? Есть. Один роман – «Туманность Андромеды» — пример ставший хрестоматийным, два памфлета Л. Лагина, один шутливый рассказ А. Глебова и один тоненький сборник космических легенд Г. Альтова. Больше ничего. Кстати, если уж быть последовательным, то, очевидно, свою позицию критику следовало бы назвать по-другому, иначе остается неясным: что же рождено прогрессом – сплошные ошибки и неудачи?

Даже от автора обзорной статьи требовать упоминания всех произведений бессмысленно. Но странное (любимое словечко В. Лукьянина!) обстоятельство. Он в основном ссылается на вещи пяти-семилетней давности и проходит мимо большинства наиболее заметных новинок.

Доказательства? Пожалуйста: «Путешествие длиной в век» Владимира Тендрякова, интересное уже прежде всего именем автора, повести А. и Б. Стругацких «Попытка к бегству» и «Далекая Радуга», роман Е. Войскунского и И. Лукодьянова «Экипаж «Меконга» (кстати сказать, о «рядовых» тружениках и вполне земных проблемах, вроде транспортировки нефти), остроумные рассказы И. Варшавского...

Нарисовав столь безотрадную картину, В. Лукьянин наносит последний мазок: наши фантасты заимствуют-де «мотивы» из произведений буржуазных писателей.

В частности, он пишет: «Прогрессивный французский критик Жан Вердье высказал однажды такую мысль: наука едина, отсюда и общие черты в творчестве фантастов разных стран. Свой вывод критик основывает на тематическом сходстве произведений советской и американской научной фантастики. Можно ли согласиться с таким мнением?» «Никогда!» — грозно восклицает В. Лукьянин, очевидно искренне считая, что закрывает собой брешь, через которую просачивается буржуазная идеология. Но сигнал тревоги – дело весьма ответственное, и, прежде, чем разбить стекло и нажать кнопку, стоит еще раз внимательно посмотреть: а есть ли опасность? Не плод ли она чрезмерной торопливости и некоторого недопонимания сути дела? «Тематическое сходство» и «идейная направленность» — это далеко не одно и то же. Да, в произведениях и американских и советских фантастов герои летают на ракетах, вступают в борьбу с враждебным космосом (да, с враждебным – космос не Черноморское побережье), создают невиданные машины, разговаривают с умными роботами... Но все дело в том, во имя чего это делается, какая философия за этими темами скрывается. И уж если В. Лукьянин усомнился в том, что идейная направленность книг советских фантастов даже и в каких-то отдельных проявлениях полярна направленности американских произведений, то в обоснование этого обвинения нужны, право же, аргументы повесомее и анализ поглубже.

В свое время Буало дал королям мудрый совет: «Героем можно быть и не опустошая земель». Так вот, можно быть очень требовательным критиком и не утраивая критических «разносов». Пользы от этого – ни на грош.

Всеволод РЕВИЧ.

«Литературная газета» № 78 от 2 июля 1964 года, стр. 2.

P.S. Вот что пишет в октябре 1964 года о статьях КОТЛЯРА и ЛУКЬЯНИНА Борис СТРУГАЦКИЙ в черновике письма Генриху АЛЬТОВУ, который он написал по просьбе Аркадия:

— И наконец, о критиках. Надо Вам сказать, что мы чрезвычайно далеки от мысли ставить рядом с Вами гражданина Котляра (который недавно задумчиво осведомился у одного нашего общего знакомого: «А не кажется ли тебе, что советская фантастика перестала быть русской?», за что и был выгнан вон). Морально уничтожать надлежит не тех, кто ругает за дело, а тех, кто халтурит, и тех, кто не понимает, о чем пишет, потому что ему все равно о чем писать (вроде Лукьянина). Вы пока не относитесь ни к той, ни к другой категории. Вы та самая щука, которая необходима в нашем пруду, чтобы не дремал карась-фантаст. Но есть у Вас один чертовски опасный недостаток — НЕТЕРПИМОСТЬ. И проистекающий от нетерпимости фанатизм в суждениях. Валяйте, громите, рубите, грызите наши кости, но, ради бога, будьте осмотрительнее и не опустошите пруд.

технических наук А. П. Мицкевич комментирует рассказ писателя А. Днепрова, хотя Днепров и Мицкевич (как читатель может узнать из любезной справки в конце сборника) — одно и то же лицо, но это лицо в ипостаси ученого кажется издательству более заслуживающим доверия. А к «Черному столбу» дает комментарий посторонний фантастике человек, — настолько посторонний, что пресерьезно вещает: «Фантастика, конечно, не самоцель (?!). Ее задача — ориентировать читателя, подготовить его к изумительным открытиям науки, показать, сколько тайн и загадок стоит перед наукой». Иначе говоря, по мнению кандидата технических наук Т. Корнева, фантастика — это нечто вроде беллетризованной научно-популярной статьи.

Это особенно обидно потому, что у фантастики существует огромная, очень активная и высококвалифицированная аудитория. Если научная фантастика и ходит в падчерицах у «большой литературы», то это не просто падчерица, а именно Золушка, которую всячески обижают только в ее собственной семье и которая на деле оказывается избранницей.

Весной прошлого года московские писатели-фантасты поехали в Харьков по приглашению Общества любителей научной фантастики, Харьков — город заводов и институтов, а значит — город ученых. Общество любителей научной фантастики и возникло при Доме ученых. В его составе — академики, профессора, доценты. Но общество создано на широких демократических началах: в его заседаниях принимают самое активное участие инженеры, техники, преподаватели, врачи, рабочие, студенты, даже школьники старших классов. Зал общества зачастую не вмещает всех желающих. Приходят иной раз человек 500 и в тесноте, да не в обиде сидят (а то и стоят) до полуночи, спорят, рассуждают, мечтают. Выступающих всегда много, уговаривать не приходится. И регламент для всех одинаков — и академику, и школьнику дают пять минут (впрочем, иногда зал голосует — продлить!). Спорят яростно, аргументация остроумна и глубока.

Да и записки, которые писали гостям-москвичам Аркадию Стругацкому, Анатолию Днепрову, отличались от обычных вопросов писателям. Спрашивали: «Что вы думаете о проблеме бессмертия?», «Как вы относитесь к проблеме соотношения сознательного и подсознательного; имеет ли подсознательное право на изображение в научно-фантастической литературе?», «Считаете ли вы возможным создание кибернетической машины, обладающей человеческой психикой?», «Какой вы представляете любовь в будущем?», «Будут ли люди будущего счастливей людей настоящего?»

Писатели — участники встречи — были пока что счастливы в настоящем: это была их аудитория. Именно к этому громадному и все расширяющемуся кругу читателей и адресуется современная фантастика.

Современная фантастика приучает к тому, что мир беспределен и бесконечно разнообразен, к тому, что мир непрерывно меняется, что перемены эти неотвратимы, а последствия их не всегда еще удается предугадать. Все дальше в прошлое отодвигается «юношеская» популяризаторско-приключенческая фантастика. Передовые позиции уже заняла философская фантастика, которая стремится решать коренные проблемы эпохи, то проецируя их в будущее, то изменяя какие-то компоненты настоящего.

Пусть предположения фантаста окажутся вообще ошибочными, — искусство и здесь сыграет свою заветную роль: заставит мечтать, думать, искать, видеть красоту и сложность мира. «Причина, почему искусство может нас обогатить, заключается в его способности напоминать нам о гармониях, недосягаемых для систематического анализа», — говорил Нильс Бор.

Почему же, однако, фантастика все еще находится на положении бесправной Золушки в литературе? Конечно, известную роль тут сыграло и то обстоятельство, что в не столь давние годы фантастика была до такой степени задавлена, загнана на такой крохотный пятачок, со всех сторон стиснутый достопамятными требованиями «ближнего прицела», что не смогла удержаться в границах искусства, сползла на уровень популяризаторства, приправленного для большей удобоваримости приключениями. Но этот период миновал, и скомпрометированный в те годы жанр давно уже доказал свою художественную полноценность. И подлинная причина неравноправия фантастики коренится в другом — в том, что немалое число людей, от которых в той или иной степени зависит «благополучие» жанра, чуть ли не щеголяет своим первозданным невежеством в области науки и техники. И ведут себя эти люди согласно парадоксу Уайльда о бесполезности узнавания: «Джентльмен и так знает все, что ему нужно, а неджентльмену, что бы он ни узнал, не принесет пользы». Такие «джентльмены», ничтоже сумняшеся, публично высказывают свои дремучие взгляды, к примеру, на кибернетику, ничего в ней не смысля и свято веря, что смыслить тут и нечего: джентльмен заранее все знает.

Поэтому теория жанра остается неразработанной, критические статьи о фантастике, изредка (весьма редко!) появляющиеся в печати, носят в лучшем случае характер довольно поверхностного обзора, а обычно выглядят дилетантски беспомощными, порой и грубо заушательскими. Ничего удивительного — о фантастике обычно пишут совершенно случайные, ничего в ней не смыслящие люди.

То, что фантастика продолжает успешно развиваться в этих условиях, говорит о ее большой жизнеспособности. Но, разумеется, такое положение дел не может ей не вредить. Действительно, ведь все поиски фантастики, настойчивые, страстные, ведущиеся в весьма различных направлениях, одинаково игнорируются «серьезной» критикой. Никто не пытается осмыслить, что же хорошо и что плохо в современной фантастике, каковы основы и перспективы развития этого жанра. Вот появилось в прессе несколько рецензий на повести Геннадия Гора (может, потому, что Гор все же «чистый» писатель и критики считают, что он просто на досуге балуется фантастикой?). Гора снисходительно похваливают — мол, ничего, философствуй себе, можно, — а обнаруженные у него недостатки списывают на общий счет фантастики: что с нее возьмешь, такой уж это неполноценный жанр! И фантастика Гора рассматривается, конечно, «самовито», изолированно от всего, что делают другие фантасты. Между тем, если вдумчиво проанализировать проблематику и художественные приемы Г. Гора в сопоставлении, например, с творчеством Стругацких или Днепрова, то станет ясно, что мы имеем дело с принципиально различными направлениями современной фантастики (речь идет в данном случае не об уровне таланта и мастерства, а именно о направлении поисков, об исходных позициях).

Возьмем хотя бы те же сборники, изданные «Знанием». Ведь уже по повестям и рассказам, которые представлены там, ясно, как разнообразна по проблематике и стилевым приемам наша фантастика.

Острый моральный конфликт, лежащий в основе «Далекой Радуги» Стругацких, окрашивает атмосферу этой талантливой повести в суровые и яркие тона трагической романтики, но не делает ее однообразной по колориту: там есть и добродушный юмор, органически присущий творчеству Стругацких, и лирическая любовная сцена (почти уникальное для этих авторов явление), и очень напряженные, остродинамические сцены. Но главное в повести — философские и моральные проблемы, связанные с научным поиском, опасным экспериментом и его последствиями.

Совсем иначе построена вполне реалистическая по приемам «Новая сигнальная» Севера Гансовского. Необычайные события, происходившие с советским солдатом Николаем Званцовым во время войны, и вправду следует отнести не к невозможному, а только к неразгаданному. Странные сны Званцова даже на теперешнем, во многом еще исходном уровне изучения телепатических явлений не кажутся мистическими. Однако их загадочность, резкая необычность придают фантастический колорит задушевному и простому повествованию С. Гансовского.

«Черный столб» бакинцев Е. Войскунского и И. Лукодьянова более традиционен. Необыкновенное явление природы, угрожающее всей земле, и героическая борьба людей против него — проверенная, сотни раз испытанная схема прежней популяризаторски приключенческой фантастики. В умелых руках эта схема безотказно срабатывает, обеспечивая «приличный» средний уровень произведения и его, так сказать, «читабельность». Но она и сковывает писателя, не дает проявиться в полную силу его способностям. Правда, Е. Войскунский и И. Лукодьянов сумели в известной степени преодолеть это сковывающее влияние схемы, постаравшись переместить центр тяжести повествования с событий на людей, на разработку психологии героев.

Остроумная маленькая повесть Н. Разговорова «Четыре четырки» — это образчик фантастики юмористической, знакомой нашим читателям хотя бы по великолепным гротескам Станислава Лема. Но юмор Н. Разговорова гораздо более мягок и спокоен. В искрометных, ошеломляющих богатством фантазии «Звездных дневниках Ийона Тихого» так и слышатся раскаты смеха, то безудержно веселого, то горького и едкого: у Н. Разговорова вместо этого — тихая и добрая улыбка, пастельные тона.

Словом, современная советская фантастика представлена в двух этих сборниках хорошо и разнообразно. А вот с критикой дело обстоит иначе, и это не случайно.

Посмотрите на критические статьи, помещенные в сборниках «Знания»: ведь по ним трудно понять, кто же пишет хорошо и кто плохо, кто талантлив и смел, кто бездарен и подражателен. Можно сказать в качестве объяснения, что критики, проявляющие постоянный интерес к фантастике (такие все же есть, хоть их по пальцам перечтешь), в кои-то веки получив трибуну для выступления, стараются поддержать честь жанра, стоять «спиной к спине у грота». Но объяснение — не оправдание. Приводит это, по логике вещей, к тому, что, например, Е. Брандис и Вл. Дмитревский в статье «Век нынешний и век грядущий» о новаторской яркой повести братьев Стругацких говорят в том же благожелательно-безразличном тоне, что и о немыслимо разбухшем, сером и невыразительном романе Г. Мартынова «Гость из бездны», — мол, и у Стругацких, и у Мартынова есть недостатки, но есть и достоинства. А в общем «нельзя умолчать», как говорят авторы статьи, и об А. Днепрове (который, как бы строго о нем ни судить, демонстрирует в своем творчестве одно из принципиально важных и интересных направлений современной фантастики), и об Ал. Шалимове, который довольно грамотно компонует свои рассказы из готовых деталей: все, дескать, неплохи, все фантасты.

Нашей фантастике нужно не снисходительное и неразборчивое похваливанье, а серьезный анализ специфики и перспектив жанра, трезвый и бескомпромиссный разговор о достоинствах и недостатках. Проблемы жанра фактически не разработаны, а истина, как известно, рождается в спорах. Поэтому, веря в то, что издательство «Знание» продолжит начатое дело, альманах научной фантастики будет жить, хочется пожелать, чтобы отдел критики в этом альманахе строился в основном на смелой, свободной дискуссии, на столкновении различных точек зрения.

Инициатива издательства «Знание», конечно, заслуживает всяческой поддержки. Если ему удастся создать полноценное периодическое издание — трибуну советской фантастики, — это будет большое дело.

А сборники «Новая сигнальная» и «Черный столб» показывают, что все основания для успеха есть, — нужны только энергия и решимость издательства. Промахи, о которых шла речь, исправимы и, в сущности, естественны: ведь «Знание» взялось за новое для себя дело, и дело непростое вдобавок. Тем более следует поддержать издательство.

И если альманах будет выходить, может появиться и принц, который выведет Золушку-фантастику из несправедливого угнетения... Только кто сыграет роль принца? А вдруг да Союз писателей? Или это уж слишком сказочно даже для фантастики?

Ариадна ГРОМОВА

«Литературная газета» № 14 от 1 февраля 1964 года, с. 2-3.